Яд Борджиа [Злой гений коварства] - Мартин Линдау

– Но, когда мои повелители услышат, что Паоло Орсини был у вас, что могу я сказать им в утешение? – жалобным тоном спросил Макиавелли.

– Передай им только одно, что в промедлении вся моя надежда, а переговоры – скучное занятие. Прибавь еще, что я внимательно слежу за всем и выжидаю благоприятного времени.

Так закончился первый деловой разговор между Борджиа и посланником, и последний с меньшим беспокойством ожидал теперь прибытия Паоло Орсини на следующий день. Это свидание Орсини с Цезарем состоялось и Паоло вышел от герцога с мертвенно бледным лицом и без той твердой и надменной осанки, с какой прибыл в Имолу. Очевидно, он убедился, что шансы дворянской коалиции вовсе не столь блестящи, как это могло казаться, и это вскоре оправдалось.

Правда, все союзники энергично продолжали одерживать победы, и величие партии Борджиа висело на волоске. Но Цезарь прикидывался таким покорным, а страшная опасность, до которой они его довели, была так несомненна, что они поверили, будто достигли всего и охотно уступили его просьбам предписать ему условия. Паоло Орсини сделался его послушнейшим орудием, но, едва ослабела общая опасность, оказалось столько поводов к невозможности выполнить обещанное, и Борджиа умел так ловко пользоваться ими, что не только затянулись переговоры, но постепенно возникли недоверие и раздоры между союзниками. Вдобавок, по настойчивым требованиям папы Цезарь получил наконец, подкрепление, состоявшее из отряда французского войска, который вместе с набранными им самим боевыми силами уже давал ему перевес над его противниками.

Смущение противников было велико, но Цезарь не обнаруживал своего намерения отступить от принятых им условий, и даже Вителлоццо поверил его искренности, когда возобновились переговоры о всеобщем мире. Борджиа даже отказался от своих видов на Болонью и вместо ее подчинения соглашался удовольствоваться порядочным количеством войска и денежной помощью. Зато он совсем не хотел выслушать условия союзников в пользу герцога Урбинского, но, чтобы усыпить их опасения, намеревался отпустить французских солдат, если ему обещают поддержку при вторичном завоевании герцогства Урбинского. Паоло Орсини особенно настаивал на этом. Вместе с тем, был возобновлен вопрос о командовании армией союзников. Наконец, было решено во избежание недоверия, что всеми военными силами будет предводительствовать один из вождей лишь под главным начальством Цезаря. Паоло выразил готовность принять на себя эту почетную и опасную должность, и роковой договор был заключен.

Несчастный герцог Урбинский, окруженный наступающими врагами и вероломными союзниками, счел всякое сопротивление напрасным, и снова бежал в Венецию, предварительно разрушив большую часть своих крепостей, чтобы ими нельзя было снова воспользоваться для угнетения его верных вассалов. Он освободил своих приверженцев от всех обязанностей и уговорил Лебофора принять под свою защиту Синигалию, пока его сестра, повелительница этого города, успеет устроить свое бегство.

Макиавелли был чрезвычайно обрадован таким оборотом дел и старался внушить Цезарю различные коварные меры, чтобы сокрушить вконец могущество союзных дворян. Цезарь согласился, и его отряд, состоящий преимущественно из французских солдат, действительно выступил для нападения на дворян, но по прибытии их в Фано было объявлено о заключении мира и о роспуске французского войска.

Это крайне удивило всех, особенно французов, однако, Цезарь оправдывался истощением страны и невозможностью вернуть себе иным способом доверие дворян. Французы удалились в большой досаде, радость же союзников была напротив, безгранична, и они по просьбе Паоло позволили стянуть их боевые силы к Синигалии, чтобы снова отвоевать этот город для герцога Романьи, но с тем условием, что он не появится среди них лично – настолько еще сильно было их опасение перед ним.

Повелительница Синигалии устроила свое бегство с помощью Лебофора, и были получены известия, что он будет занимать этот город лишь до тех пор, пока прибудут галеры, которые герцог Урбинский обещал прислать из Венеции, чтобы доставить туда Реджинальда с его солдатами. Но со времени бегства Альфонсо из Сан-Лео Паоло Орсини был так озлоблен против Лебофора, что ему очень хотелось утолить свою жажду мести, и Цезарь по-видимому, подстрекнул ее, чтобы довести дело до нападения. Дворяне поставили условие, чтобы Цезарь оставался в Фано, а их знатнейшие союзники, полководцы: трое Орсини, Вителлоццо и Оливеротто да Фермо, выступили во главе своих военных сил против Синигалии.

Реджинальд, увидав многочисленное войско, понял, что может оказать ему лишь слабое сопротивление: город не был укреплен, население было недовольно, или парализовано страхом, а гарнизон едва достаточен для защиты валов. Однако, несмотря на это, он не упал духом, когда явившийся Паоло Орсини стал требовать сдачи города, а, заметив недоверие между дворянами и Цезарем, заносчиво ответил, что так как ему предлагают сдать город церкви, то он может вручить ключи Синигалии только ее представителю – герцогу Романьи.

– Ну, тогда прощай, военачальник Синигалии, и если мы увидимся вновь, то один из нас будет стоять на краю вечности! – воскликнул Паоло.

Начались приготовления к приступу, но жители города покинули крепостные валы, а так как собственные военные силы Реджинальда были слишком слабы, то он решил запереться в крепости и выговорить себе как можно более выгодные условия для почетного удаления из нее. Горожане тотчас вступили в переговоры с осаждающими, и знамена последних к вечеру уже развевались на городских валах.

Два дня беспрерывных приступов внушили осаждающим уважение к мужеству врагов. Однако, крепость была окружена со всех сторон, а Цезарь прислал для поддержки своим союзникам несколько орудий, и те принялись обстреливать крепостные валы. У Лебофора не было особенных причин затягивать защиту города дольше того, сколько требовала честь, и он решил предложить сдачу крепости с условием, чтобы его солдаты могли беспрепятственно удалиться в Венецию.

Когда пришло это предложение, дворяне совещались между собою, но о другом предмете. Однако, Паоло Орсини тотчас присоединил и его к настоящему делу.

– Синьоры, – сказал он, – в данном случае я должен по требованию герцога Цезаря выразить его настоятельное желание лично переговорить с защитником Синигалии. Может быть, он помышляет отомстить вероломному чужеземцу или просто насладиться унижением его гордости, когда заносчивый юноша будет принужден вручить ключи от города полководцу церкви. Так или иначе, но было бы нелюбезно с нашей стороны отклонить его просьбу. Да и чего нам опасаться, раз он отпустил французов, а флорентийцы из-за его союза с нами питают к нему страх и недоверие, мы же примем его среди наших победоносных войск?

– С какой это стати вздумалось Цезарю отдаваться в наши руки? – подозрительно спросил Вителлоццо, потряхивая длинной седой бородой.

– Ну, почтенный Вителли, не станем спрашивать «почему», а лучше воспользуемся случаем, – перебил Оливеротто да Фермо. – Говорю вам, пусть он пожалует, тогда мы поднимем вопрос о Тоскане, а если Борджиа заартачится, то мы перережем ему глотку и бросим его труп собакам.

– Замолчи, бульдог, ведь ты способен опровергать хоть соломонову мудрость, – возразил Вителлоццо. – Впрочем, нет, Паоло, ведь между нами было условлено, что только один из нас должен одновременно плясать в силках Цезаря, и ты сам добровольно принял на себя это назначение.

– Совершенно верно, – ответил Паоло, – но подумал ли ты, Вителли, также и о том, как опасно оставить все здешние войска без предводителей, подвергнутыми влиянию серебряного языка Цезаря?

– Его серебряный язык будет звучать напрасно перед моей суровой немецкой конницей, – с хриплым смехом возразил Оливеротто.

– Ну, а что ты скажешь насчет золотого? – подхватил Паоло. – Папа хотя и стонет, что должен истратить приданое своей дочери, однако со страху сыплет деньгами обеими руками. Цезарь заранее предвидел нашу отговорку и потому соглашается, чтобы мы расквартировали своих солдат по ближайшим городам и замкам, а сами остались в лагере с одними нашими наемниками.

– Я полагаю, что у него не наберется при себе в Фано и трехсот копий, тогда как я занял полгорода целою тысячью, – сказал Оливеротто. – Должно быть, страх, который мы на него нагнали, отшиб у него разум.

– Нет, я не полезу в яму, которая так гладка и открыта, и оттуда так заманчиво несет трупным запахом, – решительно возразил Вителлоццо. – По-моему, мнимое намерение Цезаря уничтожить всякий повод к зависти и раздору между нами есть не что иное, как лакомая приманка. Нет, клянусь честным крестом, я не дамся ему в когти!

– Ну, Паоло, будем откровенны с ними, – порывисто сказал герцог Гравина. – Синьоры, что может быть для нас опаснее этого союза Борджиа с Феррарой? Да и для Цезаря будет гибелью, если папа вздумает сделать имя детей своей дочери знаменитейшим в Италии. Кому не известно, что Урбино и Феррара соприкасаются на горах! Но пусть папа справляет великолепное бракосочетание своей Лукреции с Альфонсо Феррарским. Мы соберемся тоже на него, и что может вам помешать тогда – конечно, в согласии с Цезарем, – посадить его на трон? Ведь этот трон станет для него обузою на всю жизнь, лишить его навсегда благоволения Франции и папы, и поставить в полную зависимость от нас! Я не утверждаю, что Цезарь питает именно такое намерение. Но, что, если это именно так?